Скопин-Шуйский: новый Давид против Голиафа Смуты

Официальный сайт журнала «Наука и Религия»

Великий мечник

Современники единодушно отмечали достоинства самого молодого — не достигшего 24 лет — и самого знаменитого полководца России начала XVII столетия. Русские и поляки, шведы и немцы восхищались юношей необычайно высокого роста и богатырской комплекции, статного вида, с высоким лбом, большими, широко расставленными глазами, в которых светился «великий ра­зум не по летам». По словам врага — гетмана Станислава Жолкевского — Скопин-Шуйский «не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности». Храбрость и решительность сочетались в Михаиле Васильевиче с добротой, приветливостью, умением хорошо обходиться и с соотечественниками, и с иностранцами.

Зрелый ум князя, позволявший ему видеть и понимать больше других, наложил на его лицо отпечаток глубокого страдания. На единственном сохранившемся общеизвестном портрете Скопина-Шуйского поражают глаза мученика. Они смотрят с редкостной, пронзительной грустью — казалось бы, откуда ей взяться у молодого, знатного, богатого и славного полководца-победителя? Историки предпочитают не замечать этого взгляда, не задумываться над тем, какая мука одолевала человека, изображаемого обыкновенно в одних только героических красках. Осмелюсь утверждать, что сам Михаил Василь­евич по-другому воспринимал «победы и одоления» в гражданской войне, где нет победителей. Люди чести — а князь, несомненно, был из их числа — с горечью думали о цене побед, не достигавших главного: мира в разорённой и ожесточённой России.

Князь Михаил Васильевич принадлежал к одному из знатнейших родов (он был из суздаль­ско-ниже­городских князей). Ветвь Скопиных — старшая среди Шуйских — издавна давала стране полководцев, не щадивших себя при защите Отечества.

Княжич родился 8 ноября 1586 года, после того как его отец, боярин князь Василий Фёдорович Скопин-Шуйский, известный воевода, защитивший Псков от армии короля Стефана Батория, вернулся с новгородского наместничества. Через четыре года отец снова уехал в Великий Новгород — главную базу войны со шведами. В это время правитель Годунов обрушил на Шуйских тяжкие опалы. Пострадали почти все Шуйские — один Василий Иванович, будущий боярский царь, вывернулся змеёй, доказав Борису Годунову свою преданность.

Воспитывала княжича мать, боярыня Елена Петровна. Юноша не спешил ко двору Годунова. Князю шёл восемнадцатый год, когда ему пришлось начать опасную дворцовую службу. В 1604 году он в чине стольника участвовал в приёме персидского посла… На следующий год к Москве подошёл Дмитрий Иванович — как говорили, чудом спасшийся сын Ивана Грозного и Марии Фёдоровны Нагой (другие называли его Лжедмитрием). Только высшее духовенство, удерживаемое патриархом Иовом, медлило с признанием самодержавной власти «наследника» Ивана Грозного. Не было среди приветствующих царя Дмитрия и боярина Василия Шуйского — одного из главных претендентов на наследство Годуновых, крайне раздосадованного успехами соперника. Именно он, князь Василий, ещё в 1591 году торжественно свидетельствовал перед патриархом Иовом и Освящённым собором, что царевича Дмитрия «не стало» и что он самолично похоронил его в Угличе.

Однако теперь, в 1605-м, выйдя к восставшим москвичам по просьбе патриарха, Шуйский неожиданно предал архипастыря и переменил свою версию, без стеснения объявив, что царевич Дмитрий спасся от убийц, а вместо него он, боярин, похоронил поповского сына! (Но в своём узком кругу Василий Шуйский будет продолжать называть Дмитрия самозванцем, и это станет известно.)

Новый государь весьма благоволил к Шуйским, отведя четверым из них место в «совете его цесарской милости». Юный Скопин поручил чин боярина и почётное звание Великого мечника. Однако он не только стоял перед троном с обнажённым государевым мечом. Именно его молодой царь послал «за своей матерью» Марией Фёдоровной, в иночестве Марфой. Она была торжественно доставлена в Москву и признала самозванца родным сыном.

Затем названный царь Дмитрий Иванович созвал Земский собор, чтобы во всеуслышание ответить на сомнения в своём законном праве на престол. Спорить с ним на Соборе должен был один Василий Иванович Шуйский. В прениях с Шуйским царь блеснул красноречием и, по наблюдениям иностранцев, говорил с таким искусством и умом, что лживость «клеветнических слухов» стала всем до изумления очевидна! Собор под председательством нового патриарха Игнатия единодушно признал Шуйского виновным в оскорблении «законного наследника московского престола» и приговорил к смертной казни.

Спектакль был разыгран на славу вплоть до последней сцены. Изобличённый клеветник приготовился к казни. На помосте похаживал палач, зловеще поблёскивал острый топор. Василий Шуйский простился с народом и уже положил голову на плаху, когда из Кремля подоспел гонец с объявлением прощения причастным к делу, включая главного виновника. Распоряжавшийся казнью боярин Пётр Фёдорович Басманов к тому времени уже устал, придумывая всяческие оттяжки кровавого финала. Он облегчённо вздохнул, не ведая, что спасает своего убийцу…

30 июля 1605 года патриарх Игнатий в присутствии всего Освящённого собора, Боярской думы, московского и выборного дворянства, представителей городов и сословий по традиционному обряду венчал на царство счастливо спасшегося от происков врагов «государя Рюрикова корня». С его воцарением прекратилось страшнейшее бедствие — гражданская война. Даже с сохранявшимися островками неповиновения государь предпочитал решать дело миром.

Начались переговоры и с Речью Посполитой, способствовавшей походу Дмитрия Ивановича на Русь. И тут царь проявил неуступчивость: польско-литовскому государству было отказано в обещанных территориальных уступках. Более того, Дмитрий взялся утвердить признание на международной арене наивысшего, имперского статуса Российского государства. Не получила желаемого и Католическая Церковь, сделавшая ставку на самозванца. Однако до конфронтации не дошло: русское правительство, в котором немаловажную роль играл Скопин-Шуйский, нашло наилучший выход из опасного конфликта соседних славянских держав и противоборствующих Церквей, предложив с помощью Римского Папы объединить силы христианских государств для отражения турецкой агрессии в Европе. Король Сигизмунд III был лишён возможности открыто настаивать на территориальных притязаниях к России, ибо значительная часть магнатов и шляхты была на стороне Дмитрия Ивановича, решившего закрепить союз с соседями браком с Мариной Мнишек. Даже у неутомимых в политических комбинациях иезуитов были связаны руки, пока Папа Павел V надеялся на союз с Россией в борьбе с турками.

24 апреля 1606 года Московский двор принимал воеводу Юрия Мнишека, опередившего свою дочь, ехавшую на свадьбу с Дмитрием. Царь встретил будущего тестя на высоком золочёном троне из серебра, под балдахином, увенчанным двуглавым орлом из чистого золота. По левую руку от Дмитрия Ивановича в парчовой ферязи на соболях стоял Великий мечник Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, молодой и многообещающий воевода…

Наш герой, вышагивавший с обнажённым мечом перед молодыми во время царской свадьбы, рассчитывал на видное место в войске, собиравшемся, чтобы остановить неуклонное наступление иноверцев на христианские страны, освободить порабощённых басурманами православных братьев на Днестре, Дунае, Балканах. Но не суждено было юному Скопину совершить подвиги, о которых издавна мечтали православные воеводы.

Война с народом

В ночь на 17 мая 1606 года, когда царь Дмитрий и защищавший его с саблей в руках Пётр Басманов были убиты заговорщиками, в Москве началась резня. Спешивший в Кремль Скопин-Шуйский видел на улицах ужасающие сцены…

Михаилу Васильевичу и другим боярам удалось защитить королевских послов и некоторых знатных поляков. Но Скопин-Шуйский понимал, что, хотя новый царь Василий Шуйский может договориться с королём, оскорблённая шляхта и магнаты, потерявшие в России близких и друзей, будут беспощадно мстить. Ещё страшнее был гнев народа, содрогнувшегося от совершившегося в столице предательства. Убив Дмитрия Ивановича как самозванца Лжедмитрия, новый царь не мог убить веру во всенародно признанного и народом же посаженного на престол государя. Напрасно кричали по городам и весям глашатаи, объявляя убитого орудием поляков и католиков, колдуном, призванным разорить Церковь и царство.

Новый самозванец ещё не появился, а по стране уже катилась волна восстаний под знаменем «царя Дмитрия Ивановича». И у Скопина-Шуйского не было иного выбора, кроме защиты престола. Не только и не столько обязывающее родство с царём Василием Ивановичем — всё воспитание князя Михаила Васильевича ставило его на защиту государственного порядка, воплощённого в самодержавном царстве.

Уже в сентябре 1606 года Скопин-Шуйский вступил в войну с соотечественниками. Бывший холоп Иван Исаевич Болотников — блестящий полководец, сплотив разрозненные отряды крестьян, холопов, казаков, задавленных налогами горожан и обнищавших дворян, разгромил царские войска под Кромами и Ельцом. Волей-неволей Скопин-Шуйский оказался полководцем армии, воюющей в России как в неприятельской стране…

Возвращаясь в Москву из-под Коломенского, где он разгромил часть восставших, князь наблюдал последствия своих побед. Напуганные крестьянской армией дворяне зверствовали, вырезая целые сёла, не щадя даже искавших спасения в храмах. Каратели творили то, в чём новый патриарх Гермоген обличал повстанцев, называя их «ворами и хищниками», сатанинскими учениками — но не отлучая от Церкви. Около 20 тысяч захваченных в плен участников восстания по приказу Василия Шуйского подлежали истреблению. Каждую ночь их сотнями выводили на берег Яузы, глушили дубинами и спускали под лёд. Для государства повстанцы были не военнопленными, а злодеями-бунтовщиками, не заблудшими братьями во Христе, как считал патриарх, а «зверями дикими».

Но до окончательной победы было ещё далеко. Вести о стойкости восставших ободряли многие города и уезды. Хитроумный царь Василий Иванович подослал к Болотникову немца с отравой, но тот, получив плату от царя, открыл замысел Ивану Исаевичу и был им в свою очередь вознаграждён. Скопин-Шуйский ещё раз убедился, что служит злодею, который не остановится ни перед чем. Но не служить трону воевода не мог…

Тем временем Болотников засел в Туле. Осада шла долго. Ивану Исаевичу было предложено сдаться при условии сохранения жизни и свободы ему, другим предводителям восстания и всем защитникам города. Предводители восставших понимали, что Василий Шуйский лжив и вероломен, однако решили пожертвовать собой ради спасения товарищей. А Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, не одолевший Болотникова в бою и ещё лучше знавший характер своего родственника-царя, — с какими чувствами принимал он сдачу города?

Большая часть защитников Тулы действительно спаслась. А Болотников с друзьями, которые пришли в царский лагерь сдаваться, были закованы в цепи. Произошло это 10 октября 1607 года, в день Симона-Иуды… Болотникова отправили в Каргополь, выкололи ему глаза и утопили.

Скопин-Шуйский, после столь бесчестной победы, надолго отошёл от дел, женился на Александре Васильевне Головиной и ушёл в частную жизнь.

Во главе мушкетёров

Весной 1608 года столица наполнилась ратниками, разбегавшимися от, как говорили, бесчисленных войск Лжедмитрия II. Армия бездарного Дмитрия Шуйского, главного военачальника царя Василия, была разбита, воеводы сдавались или уносили ноги от неприятеля, в войско которого стекались россияне, казаки и тысячи разгневанных ляхов. Скопин-Шуйский вынужден был согласиться возглавить спешно формируемую армию.

Не уставая обвинять врагов в том, что они продают страну иностранцам, Василий Шуйский одновременно отправил своего родича Скопина в Новгород для переговоров со шведами, давно мечтавшими поживиться на русской Смуте. Царь готов был платить иноземцам и деньгами, и землями, лишь бы спасти свою власть.

28 февраля 1609 года был подписан договор о военной помощи со Швецией, давшей солдат за ежемесячное 100-тысячное жалование и уступку Корелы. Скопин-Шуйский делал всё что мог, чтобы выплатить солдатам деньги. Выступая из Новгорода в мае, он имел более 15 тысяч разноплеменных наёмников под командой 27-летнего Якова Понтуса Делагарди и несколько тысяч ополченцев. Впрочем, вскоре после победы под Тверью Делагарди покинул воеводу.

В стихии гражданской войны Скопин-Шуйский хотел опереться на постоянное, хорошо обученное и исправно получающее жалование войско: на мушкетёров, действовавших под прикрытием несокрушимой стены пикинёров, и на способную атаковать сомкнутым строем кавалерию.

Михаил Васильевич был слишком умён, чтобы не видеть различий между иноземными профессионалами и русскими наёмниками, пусть они и носили одинаковое оружие. Чтобы выдержать удар шляхетской конницы, недостаточно было леса пик — необходим был закалённый корпоративный дух… или что-то покрепче. Ведь даже профессиональная французская и немецкая конница в битве под Тверью была бы истреблена, не приди сам воевода ей на помощь.

Михаил Васильевич вовремя усвоил, что участники гражданской войны малопригодны для полевых сражений. Дух армии, способной на открытых местах лишь к скоротечным стычкам и легко обращаемой в бегство, следовало поддерживать чувством относительной бе­зопас­ности, которое давали укрепления. Даже небольшие сооружения или умело использованные естественные препятствия, о которые мог разбиться первый порыв наступающего противника, давали крупные преимущества умелому полководцу. Это и произошло во время боя под Александровой слободой, когда польский гетман Сапега объединился с Ружинским, полководцем Лжедмитрия II — «тушинского вора». Конница Скопина-Шуйского была сбита с поля и «потоптана», но укрылась в лагере. Дальше произошло то, что и планировал московский воевода.

Сапеге и Ружинскому не удалось скоординировать действия своевольной польской конницы, раз за разом бросавшейся на надолбы и истребляемой огнём из-за укрытий. Зато Михаил Васильевич «все полки свои умно и быстро расставил, везде за полками сам наблюдал и сам огромную свою силу и мудрую храбрость показал, впереди полков выступая».

Не потерпев решительного поражения от войск Михаила Васильевича, нападавшие, как и следовало ожидать, сломались: «ужаснулись и устрашились, затрепетали и пали… и побежали, и словно дым, исчезли. И с того времени охватил все польские и литовские полки страх и ужас», — писал современник.

При известии о походе Скопина-Шуйского Сапега вынужден был с позором отступить от столь долго осаждавшегося Троице-Сергиева монастыря. Это означало для Михаила Васильевича крупную победу: «Москва от осады очистилася, изо всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем».

Гражданская война напоминала костёр, с которого сбито пламя, хотя угли ещё горячи. Оставались районы, не признающие власть московского царя. Массы людей в России готовы были сражаться за лучшую долю с оружием в руках — за самозванца, за королевича Владислава Сигизмундовича, за местную выборную власть, за казачью вольницу… Далеко не столь популярен был лозунг защиты веры и Отечества, порядком затасканный Василием Шуйским в войне с согражданами.

Вторжение польской королевской армии способствовало патриотическому подъёму, но московское правительство не могло рассчитывать на объединение всех сил государства на своей стороне. Поэтому главным козырем Москвы в начавшейся новой войне — с Речью Посполитой — стала наёмная армия Скопина-Шуйского. 12 марта 1610 года полки князя Михаила Васильевича вступали в столицу, встречаемые боярами и народом, который пал на колени, со слезами славил освободителей и благодарил за «очищение Московскаго государства».

Давид, Голиаф и Саул

Начитанные в Священной истории россияне славили нового Давида, коего «избранный народ», как известно, чтил больше, чем облечённого царской властью Саула. Насколько непопулярен был царь-узурпатор, настолько восторженная благодарность народа изливалась на молодого полководца, в апреле проведшего под стенами столицы учение своей армии: «Все хвалили его мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость».

Казалось, над головой полководца уже сияет царский венец. Иначе и не могло быть, ибо только в Скопине-Шуйском видели объединителя россиян и защитника от интервенции. Прокофий Ляпунов из Рязани писал Михаилу Васильевичу, поздравляя полководца царём и обличая Василия Шуйского, который «сел на Московское государство силою, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп, и нечестив, пьяница, и блудник, и всячествованием неистовен, и царствования недостоин».

Так думали многие, но не сам Михаил Васильевич, разорвавший послание вождя рязанского дворянства. Полководец остался верен государю, не желая понимать, что верность такой власти можно доказать лишь подлостью. Между тем Скопин-Шуйский колебался: сначала велел схватить рязанских парламентёров, чтобы выдать их на расправу, но затем великодушно отпустил этих славных воинов, подписав себе приговор. Наверху поняли, что князь «не свой»…

Известные по Библии покушения Саула на Давида были детскими играми по сравнению с коварством бояр, не желавших делиться властью над разорённой и попираемой неприятелями страной. Василий Шуйский и его родичи «со многой лестию» предложили Михаилу Васильевичу стать крестным отцом новорождённого сына князя Ивана Михайловича Воротынского.

Злодейство совершилось 23 апреля. Народные сказания и песни, бывальщины и летописи подробно описали хладнокровное убийство человека, на которого возлагала надежды вся Россия. Отравить Михаила Васильевича было трудно — на пиру в честь крестин он ел с общего блюда и почти не пил. Трудную задачу взяла на себя боярыня Екатерина Григорьевна, жена Дмитрия Ивановича Шуйского — признанного наследника бездетного царя Василия. Екатерина, в девичестве Скуратова, дочь Малюты, провела детство во время опричной резни, юность — в интриганском окружении Бориса Годунова, замужем за которым была её сестра Мария. Скопин-Шуйский не мог отказаться выпить чашу из рук крестной матери, своей кумы Екатерины. Отравительница наполнила чашу мёдом и «подсыпала… зелья лютого». Прямо на пиру Михаил Васильевич упал, из носа пошла кровь. «В том часе, — говорит летописец, — начало его сердце терзать, взяли его свои и принесоша в дом…». Несколько дней могучий организм боролся с отравой. Князь не сомневался, что его погубили:

Ой ты гой еси, матушка моя родимая,
Сколько я по пирам не езжал,
А таков ещё пьян не бывал:
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова…

«И колко я тебе чадо, — сетовала матушка князя Елена Петровна, — во Александрови слободи приказывала не ездить во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеиным!»

Преступная столица должна была пасть, погребая под собой и виновных, и невинных. Недаром современники единодушно говорили, что чаша греха переполнилась и на страну обрушился праведный гнев Божий…

Армия досталась Дмитрию Шуйскому, который повёл её к гибели. Он действовал как безумец, разрушая всё, что приносило успех «новому Давиду»: разделил силы, отказался от укреплений, оскорбил наёмников задержкой жалования, двинул на ударное направление не стойкую пехоту, а дворянскую конницу.

24 июня 1610 года в сражении под Клушином 40-тысячная русская армия и 8-тысячный корпус наёмников-профессионалов потерпели сокрушительное поражение. После разгрома значительная часть воинов перешла на сторону Речи Посполитой. Спасший часть сил Делагарди отступил на север, где шведы начали свою войну с Россией.

Неизвестно, что сталось бы с народом израильским, если бы Саулу удалось извести Давида. Россия по традиции не могла не поставить на себе такой эксперимент. И новый Давид пал, так и не сумев одолеть чудовищного Голиафа Смуты.

Династия Шуйских, за которую столь упорно и кровопролитно сражался князь Михаил Васильевич, была обречена. Смута входила в новую фазу, другие герои поднимались на подвиги и погибель, чтобы власть в России была установлена «общим согласием всея земли». Стало собираться Всенародное ополчение. Но это уже другая история…

Андрей Богданов, доктор исторических наук