Первое воскресенье после Крещения Господня (Богоявления)

20 января Православная Церковь молитвенно отметила праздники первого воскресенья после Крещения Господня и Собор святого Крестителя Господня Иоанна. Этот день по мысли святителя Иннокентия Херсонского призывает каждого христианина к размышлению о своей жизни. «А не напрасно ли я провёл святое время Святок?» — вопрос, который должен задать себе каждый из нас.

Креститель Господень Иоанн всю жизнь проповедовал покаяние, то есть перемену жизни с греховной на святую с помощью Божией. Мысли о времени Святок — это духовный отчёт себе и Богу. Они не должны быть холодным перечислением дел и поступков, но должны рождать в душе горячее желание исправления жизни.

Одно из церковных названий праздника Крещения Господня — праздник Просвещения, просвещения души светом Божиим. Когда смерть закроет наши глаза, сделав нас телесно слепыми, увидит ли наша душа свет Христов? Подумаем об этом и многом другом, читая проповедь святителя Иннокентия на праздник нынешнего воскресного дня.

Слово в неделю (воскресенье) по просвещении

Настоящий день недельный содержит немалое поучение для нас в самом названии своем, ибо называется Неделею по просвещении. Наименование весьма поучительное происшедшее от того, что праздник Богоявления, за коим следует настоящая неделя, назывался в древности днем Просвещения, или светов; а назывался так потому, что в навечерии его просвещались верою и крестились оглашенные, в знамение чего возжигалось множество светильников. Нося в продолжение семи дней после Крещения белую одежду, новокрещеные в настоящий день недельный в последний раз являлись в сей одежде в церковь; и она в последний раз имела утешение видеть их облеченными знамением чистоты и непорочности, сообщенной им через Таинство и ожидаемой от них в их нравах и жизни.

Ныне, братие, день Богоявления служит временем крещения разве в странах отдаленных, где при обращении диких народов нередко повторяются не только обычаи, даже чудеса времен апостольских. Мы же все приемлем крещение вскоре после нашего рождения и тогда же облекаемся в белую одежду. Несмотря на сие, Неделя по просвещении не должна потерять своего значения и для нас. Ибо и в древности, без сомнения, не новокрещеные сообщали свет прошедшему празднику, а праздник просвещал своим светом крещаемых: но праздник всегда один и тот же. Напротив, если для новокрещеных прошедшие дни были днями просвещения; то для нас, яко давно крещеных и потому возраставших в вере и любви, тем паче прошедшим празднествам надлежало быть светоносными. Чем же они, братие, в самом деле были для нас?

«Рождество Твое, Христе Боже наш, — воспевала Церковь, — возсия мирови свет разума». И подлинно, светом звезды Вифлеемской озарен весь мир; им прогнана ужасная тьма идолопоклонства, имя Бога истинного, недоведомое прежде мудрецам, явлено самым младенцам. Но, братие, коснулся ли сей животворный свет и нашего ума? Не преломляется ли бесплодно в одном воображении и памяти? Не меркнет ли он, как в нечистом стекле, в нашем сердце? Мы видели волхвов, путеводимых звездою, с отдаленного востока грядущих в бедный Вифлеем для поклонения Младенцу в яслях: узнали ли мы в сем пути волхвов путь истинного ведения, которое в правильном шествии своем всегда должно приводить в Вифлеем, к поклонению Спасителю мира?

Научились ли, подобно волхвам, читать волю Божию в явлениях видимой природы, слышать глас неба и, в так называемых, естественных событиях? Научились ли идти, куда зовет сей глас? Обращать в жертву Богу все приобретения мудрости и искусства, наше злато, ливан и смирну? И, сподобившись откровения истины, не предавать ее Ироду — похотям и страстям? Мы видели пастырей, по гласу Ангела, переходящих ночью до Вифлеема: узнали ли в них путь нагой веры, которая, будучи далека от познаний, одной простотой сердца и чистотой жизни и привлекает, и приемлет, и хранит откровения небесные?

Научились ли, подобно сим пастырям, бдеть на своей страже, проходить правильно то звание, в коем поставила нас рука Промысла? Но, паче всего, мы зрели Божественного Младенца, лежаща повитым в яслях. Что же занято нами от Него? Пала ли пред Его яслями наша гордость и величание? Усрамилась ли Его пелен наша роскошь? Поняли ли мы, что для достижения Царствия Небесного необходима младенческая простота, смирение и нищета духовная, указанные нам Господом при самом появлении Его в мире?

В ком со днем рождения Спасителя возродилось твердое желание быть самому отрожденным благодатью, ходить во свете веры, жить на земле, как прилично чадам Божиим, для того воссиял свет разума: а кто при сем празднестве переменил только одну пищу на другую (если и ту нужно было переменять), тихие занятия поста на шумные увеселения праздника, тот остался в прежней тьме и не весть камо идет, яко тма ослепи очи ему! (1 Ин. 2; 11).

После Рождества Христова мы праздновали, братие, день Нового лета и Обрезания Господня. Уразумели ли внутреннюю связь сего поучительного стечения празднеств? Понято ли нами, что новое лето дается каждому из нас для духовного обрезания, для очищения себя от всего греховного и тленного? И что без сего обрезания, без обуздания страстей и умерщвления плоти, нет и не может быть нового лета; ибо ветхий греховный человек с продолжением времени только ветшает и дряхлеет? Уразумев это, обозрел ли каждый из нас свою прошедшую жизнь, заметил ли, что следует во внутреннем вертограде его к отреблению и посечению? И решился ли совершить его немедленно?

И древо каждый год имеет нужду в обрезании, и чем тщательнее обрезуется, тем бывает крепче и плодоноснее. Быть не может, чтобы душа наша, столь плодотворная в худых помыслах, в сухих пожеланиях, не имела нужды в обрезании. Итак, обратил ли каждый из нас на сие, хотя столько внимания, сколько обращаем оного ежегодно на растения в садах наших? Приходило ли на мысль, что, может быть, душа наша есть та несчастная смоковница (Лк. 13; 5–9), которая осуждена уже на посечение и оставлена в новом лете единственно по милосердию Небесного Вертоградаря?

Кто понял, для чего вступил в Новый год, и что ему должно делать со временем и с вертоградом души своей, что первое должно по-христиански употреблять, а последний по-христиански отреблять (очищать), для того день Нового года был днем просвещения. А кто удовлетворился изъявлением и принятием одних бездушных благожеланий, не думая о перемене своего нрава и жизни, об обновлении ума и сердца, для того нет ни нового лета, ни нового света; тот в прежней, ветхой тьме, и не весть, камо идет, яко тма ослепи очи ему!

Наконец, братие, мы по гласу Церкви исходили на Иордан, Тут еще более тайн и света! Чего нельзя увидеть в разверстых небесах! (Мф. 3; 16). Чему нельзя научиться у Отца, свидетельствующего о Возлюбленном Сыне? У Духа, сходящего на сего Сына в виде голубя? У Самого Сына, приемлющего крещение от раба? Здесь все богословие и вся нравственность, вся вера и все упование! Глас Отца должен был научить нас, что нет, ни на земле, ни на небе, другого Учителя для нас, кроме Его Возлюбленного Сына. Сошествие Святаго Духа на Сына, для приуготовления Его ко вступлению в великую должность Ходатая, долженствовало вразумить нас, что без благодати сего Духа не может быть сделано ничего, истинно благого и богоугодного. Наконец, смирение Сына, наряду с грешниками приемлющего крещение от раба, долженствовало убедить нас, что нет другого средства войти паки в рай, потерянный гордостью и своеволием, кроме смирения и повиновения. Так долженствовало быть! Но как было? Питие святой воды погасило ли в ком-либо из нас жажду чувственных удовольствий? Пойдя на реку для освящения, возвратились ли мы очищенными, хотя от одного какого-либо греха?

Совесть каждого, братие, должна отвечать на сии вопросы. Она только может и должна сказать каждому из нас, какая ныне для него неделя: по просвещении, или после сугубой тьмы? Говорю сугубой: ибо кто среди величайшего света не просветился нисколько, тот по тому самому сделался мрачнее: великий свет, если не просвещает, то мрачит и ослепляет.

И вещественная тьма ужасна, братие, тем ужаснее духовная! Теперь у нас много светов, заменяющих, по-видимому, свет Христов: есть свет ума и наук, свет опыта и благоразумия, свет солнца и луны; самые насекомые трудолюбием своим доставляют нам средства к освещению; самые грубые животные туком своим просвещают нашу тьму. Но что будет, когда все сии светы, и великие и малые, и чувственные и духовные, вдруг будут погашены рукою смерти? Кто просветит нас, когда закроются навсегда очи наши, и мы пойдем мраком и сенью смертною? Что будет тогда с тем, в ком нет света Христова?

Востани же, каждый спяй (Еф. 5; 14), и воскресни благодатью Христовою от мертвых; и тогда, — и только тогда, осветит тя Христос. Аминь.